Даниил Посаженников
Вступление
Дождь – это азбука Морзе. Дождь – это повстанец за стеной, радист, тайно передающий сигнал. Сигнал о том, что ты не один. И когда, прижавшись спиной к ненавистной перегородке, слышу его отрывистые слова, чувствую его почерк, точки и тире, замысловатый пунктир, я начинаю отвечать ему. Покуда слёзы мои не превращаются в солёный горчащий ком, камнем падающий на дно растерзанной души. Но слёзы не спасают меня.
Тоска – это зверь. Зверь, который посадил меня в свою клетку, зверь, который мучает меня, бросая камни из-за железных прутьев, угрожая кнутом и ошейником с шипами. Тоска скалит зубы, воет и мечется по комнате. Впивается красными глазами, и чёрный космос её зрачка уносит меня в неизмеримые пространства пустоты. Я шагаю по зыбким мирам, заглядываю в чёрные дыры. Я один на остывшей планете, в системе, чьё солнце давно сгорело. Не выдержало, как не выдерживает огня моя собственная звезда. И погасло, как грозит погаснуть навсегда моё сердце.
Пустошь, изрытая кратерами. Воронки, груды камней и искореженного металла. Одиночество. Безмолвие. Бестрепетность. Такая тишь, что собственные слова – гроза, обнажившая клинки молний и поражающая того, кто осмелится нарушить бездыханность одиночества.
Мой зверь никогда не дремлет, каждый момент моего существования пронизан его воспалёнными взорами. Но иногда, прислонившись к железным прутьям решётки, я чувствую, как где-то пробивается шум дождя. И я плачу, и слёзы мои вторят его невидимым каплям. И пальцы в остервенении сжимают холодное железо клетки − пустите, пустите меня наружу! Пустите меня к нему!
Тогда мой древний страж открывает свои бездонные глаза, и ужас, ужас поглощает меня, уводит за собой, внутрь. В темноту пустоты, где дозволено всё, но ничего и никогда не надо…
На свете много страшных зверей. На свете так много клеток, что спрячь в них всех – останется пара сотен пустых. И я из тех, кто лежит на бетонном полу и уже не верит, что есть дверь, которую можно открыть. Что в мире стен ещё не перевелись ключи. Но пока тьма застилает мои глаза – я бессилен. Я видел мир иной, мир неба и света, но ушёл из него в застенок. В лабиринт коридоров и сумрачных комнат. Там встретил всех вас – оказывается, что мир неба и света давным-давно пустует. Вас нет там, вы – спрятались по комнатам, в окружение скалящих зубы зверей. Но я забегаю вперёд. О чём я могу говорить, когда не верю сам себе, когда, обезумевший от боли, вычерчиваю круги на залитом темнотою бетонном плато. И только дождь верит, что я выйду из клетки. По ту сторону Стикса дождь посылает мне сигнал…
I
Мой мир – стены. Они тянутся в бесконечность, они образуют коридоры и галереи, переходы и тупики. Они во тьме поворачивают в никуда, и там, в сердце пустоты, для каждого находится своя комната. Бесчисленные соты для заблудших пчёл.
Я нахожу двери, дощатые и ветхие, как сам человек. Я нахожу двери. Окованные железом и облитые медью, двери на стонущих петлях, тяжёлые, как тот камень в моей душе. Хочется убежать, но бежать некуда. За каждым поворотом новый клубок лабиринтов, выше и ниже, по винтовым лестницам с позолоченными перилами, с мраморными ступенями, выше и ниже – ни земли, ни неба. Лишь изредка доносящийся шум дождя по ту сторону лабиринта. Приносящий иную музыку. В ней не было криков бьющегося стекла и хриплого смеха железа, сопротивляющегося ударам молота. В той музыке была она… Живая и настоящая, моя душа скользила по пологим зелёным холмам, по красным маковым полям и жёлтым пашням. Моя душа порхала в круговороте столь же прекрасного, как и она, мира. И все змии были бессильны перед ней, ибо не было в ней ничего от змия. Была она чиста и красива, и я любовался ею, перебирая струны в поисках тех созвучий, которые были бы ей под стать…
…Очнувшись от видения, я долго не узнавал своей клетки. Всё ещё слышал голос души, зовущий меня из глубины темницы. Зовущий и протягивающий самую верную нить – любовь. Тогда я поднялся с ладоней комнаты, поднялся и тронул клыки своей оскаленной в злобной усмешке клетки.
Она распахнулась. Оказалось, что клетка не заперта, ибо клетку строил я сам, но замок подбирал для зверя. Зверь же не смог найти для меня замок. И им был лишь мой собственный страх, моё бессилие. Я сделал шаг и вышел за границы стальных прутьев, вышел за черту, проведённую моим зверем. Услышав шорох, он приподнялся с пола и истошно завыл. Боль и тоска вновь пронзили моё сердце, пронзили с удвоенной силой.
Стрелы летели градом, тысячи инквизиторских костров зажглись внутри. Неведомые мне механизмы начали своё движение, раскалённая медь опрокинулась на моё существо, застилая глаза и уши. Моё лицо – судорога искажённых черт. Зверь рычит и стонет. Моё лицо – слепок тоски и боли. Зверь – моя тоска и боль. Он приказывает вернуться, он скалит острые зубы, хочет растерзать, разорвать меня на разноцветные лоскуты безысходности.
Подбрасывает в костёр хворост, готовит распятие, молоты и пилы, ножи и булавы.
Эшафот для меня одного…
И тут где-то в ином измерении гремит гром и звонкими ударами небесной плети проливается дождь. Он зовёт меня, он просит подняться, встать и идти. Он обещает свежую, влажную землю под ногами, росы полей и туманы оврагов. Объятия леса и поцелуи дурманящих трав. Музыку иной жизни.
Добравшись до конца комнаты, я буквально выпадаю наружу, в бесконечные коридоры бесконечной безликой тюрьмы. За мной проскальзывает мой зверь, он притих, испуган, но когти его длинны и остры зубы первобытного существа. Он жаждет крови, он верит, что обязательно добьётся своего. Что тоска и боль водворят своего пленника на его костяной трон и цепями отчаяния заточат навеки. А пока, облизываясь и принюхиваясь, мой зверь крадётся следом. Лунное свечение льётся из пустот потолка, черты окружающего мира неясны и смазаны, и я, как герой иллюзорного романа, пробираюсь на ощупь по зыбким пространствам фантазий. Но я сделал шаг, шаг навстречу! В направлении свободы и света. Душа моя, я спасу тебя!
Путь продолжается, я снова на ногах, снова верю… Быть может, проходят целые недели и месяцы, а я всё иду и иду. Есть ли здесь время? Исследую комнату за комнатой и нахожу там клетки с людьми. Кто-то убит горем, кто-то блаженно счастлив. На их тюрьмах нет замков, но они лежат на каменном полу и не осмеливаются даже подумать о побеге. Их звери несут стражу. Их звери любят своих пленников. Пьют их кровь и вкушают плоть. Никогда не спят и всегда готовы зарычать, каждый на свой лад. Кровожадно и сладострастно. Угрожающе и тоскливо, смертельно тоскливо. Звери уныния и безысходности. Звери властолюбия и похоти. Звери предательства. У каждого свой, у каждого свои! И так, покуда из очередной клетки не выйдет − кого бы вы назвали? − нет, совсем не человек. Еще один, более умный и более страшный… ещё один зверь.
Так люди, будучи пленниками, забывают слова, забывают себя, мир и жизнь, царящую повсеместно. Забывают всё. Они жаждут удовлетворения, и вой их зверя становится для них лучшей музыкой. В блаженстве они обрастают шерстью и начинают вторить диким возгласам косматых чудищ. Вой их сливается в громоподобный и протяжный хор. И стынет в жилах кровь, и ширятся от ужаса чернеющие зрачки. Я искал людей, искал помощи и покоя, любви и дружбы. А нашёл племя зверей, нашёл клетки, где человек, подчиняясь сам себе, превращается в своё самое страшное отражение. И тогда я вижу, как в призрачном свете, в переходах скользят хвосты и оскаленные пасти, рваные тела четвероногих зверей. Я молю, чтобы моя боль и моя тоска ушли, чтобы не стать одним из них. Но когда, когда они все оказались здесь? Какая тоска ввергла их в царство теней?
Каждое утро я смотрю на свои руки – не выросли ли когти. Проверяю перед разбитыми зеркалами – не появились ли клыки. Стать зверем и рвать их в клочья? Эта мысль преследует меня. Эта мысль всегда под рукой. Как молоты и пилы, ножи и булавы. Как эшафоты на каждом перекрёстке. Кажется, что вот уже ты сам заводишь страшные машины, и хрустят позвонки, и льётся кровь твоих жертв, и воют не люди, воют звери, заливаемые раскалённой медью. Тысячи инквизиторских костров горят именно для них! Тогда я начинаю чувствовать, как лезут наружу клыки и начинают свой рост когти. Это зверь бежит мне навстречу и шепчет – ты наш, наш! Мы в каждом и каждого склоняем к себе!
Вглядываясь в его кровавые глаза, я пугаюсь своих мыслей. Хватаюсь за того человека, что когда-то сказал – «Я». Хватаюсь всеми силами и вновь пытаюсь им стать, отринув зверя. Это моя душа, канувшая в лабиринт безвременья, это моя душа, уставшая от гнёта зверя, не выдержавшая его ударов. Отравленная ядом змия. Моя душа – Эвридика, попавшая в царство Аида. Она жаждет спасенья, и я не должен оборачиваться, я не должен обрастать клыками и шерстью, не должен мстить. Всякое возвращение назад, всякая остановка в царстве теней – смерть Эвридики. Единственное возможное возвращение – в мир живых, к настоящему солнцу и настоящей луне. И для этого надо отпустить своего зверя. Отпустить навсегда…
Но уже не один страж, а целая свора кружится вокруг меня. Она лает и визжит, что никогда, никогда я не стану свободным. Недоступные мне боги тянут свои руки и пытаются помочь, а яростная стая зверей рвётся растерзать.
Я вслушиваюсь, вслушиваюсь сквозь дикий и первобытный хор чудищ, стараясь различить спасительный зов жизни. Я должен быть там, где дождь посылает свои сигналы. И бегу, бегу вверх. Этаж за этажом, без остановок. Лестница за лестницей, переход за переходом. Выше и выше…
Звери отстают от меня, я вырываюсь вперёд. Снова слышу музыку позабытого мною неба, и в этой музыке громады волн сталкиваются друг с другом, стремительные реки лавинами вторгаются в Океан, и он принимает их. Тысячи лодок скользят по руслам и приближаются к его владениям, приближаются к невообразимо прекрасному и бескрайнему. К вечному Океану, к сердцевине жизни, её источнику.
К первозданному Космосу…
II
Я нахожу другие комнаты. Я нахожу других людей, не запертых в клетках. Но им нет до меня дела. Они не знают, откуда идёт шум дождя, а я так жажду его увидеть…
В их комнатах светло и просторно, и я понемногу останавливаюсь, подыскивая себе убежище. Тоскую по ночам о водяных лилиях, спускающихся на землю, куда не ступит моя нога. Здесь о них даже и не слышали и говорят, что все шумы доносятся снизу, там, где своры зверей терзают друг друга, там, где ожесточённая схватка не утихает ни на минуту. Я начинаю привыкать к здешнему существованию, слушаю их речи и забываю, забываю свою Эвридику. Несбыточной мечтой представляется она мне. И была ли она со мной, могло ли быть такое счастье? Я не уверен, я блуждаю в сомнениях…
Люди не понимают меня и говорят, что я должен заняться Делом. Но что есть Дело? Мне всё ещё хочется найти дождь, но, может быть, его вовсе не существует? Так говорят они, занятые Делом. Неотложным и важным, всегда первостепенным, каждый своим…
Небо – чернеющая пустота потолка, и здешние люди никогда не видели, чтобы сверху падала вода. А я всё ещё вижу, я вижу это по ночам, в своих снах. Голубое и красное, затянутое махровыми облаками обрушивает синие стрелы и, Боже мой, огромные пропасти бушующей живой влаги! Я должен это увидеть, должен найти! Но мне говорят, что это фантазии, и кто я сам – коридорный скиталец, не имеющий даже комнаты? Не прихожу на их вечерние беседы, не соблюдаю дисциплин, предписанных их этажу. Коридор и комната – стержень здешнего мира, здешнего государства. Забудь, говорят мне, забудь навсегда синие стрелы ливня, выбрось из головы и найди себе стоящее дело! И я в поисках своего дела брожу по этажам, выискивая то, что заставит забыть о дожде. Но он продолжает посылать мне свои знаки. Как неутомимый радист, он выходит на связь и ждёт ответа. И по ночам я продолжаю ловить его замысловатый пунктир, точки и тире. Его слова и его чувства. Но только по ночам, и очень-очень редко. А день мой – бесконечные комнаты.
III
Паутина, как мысли мои, паутина, как их разговоры. Они опутывают меня по рукам и ногам, и я начинаю видеть серебряную пряжу на углах их просторных и светлых комнат.
Здесь все заняты делом, вне зависимости от его значимости. И дела их так малы, так
бестрепетны их сердца, что у этих людей нельзя запомнить даже имени. Их лица, как
и комнаты, – бесчисленны и однообразны. Но я верю в них. Верю в их труд. Кто я сам?
Блуждающий во тьме, не способный приложить себя к чему-либо из предложенного, и в то же время не имеющий мужества отречься от всех их знаков отличий, условий и обязательств. Не способный на мужество устремления к своей мечте. Линии воды пульсируют по ту сторону этого мира, а я затерян в пространстве кубов и прямоугольников. В геометрии продрогших коридоров и искажённых тупиков.
Стены – это уловка пустоты. Они создают иллюзию пространства, которого нет. Они очерчивают рамки, давая понять, сколько шагов до двери, сколько до стола. Стены –
темница. Отсутствие стен – свобода. И пустота идёт на обман. Она даёт свободу комнаты, не смешно ли – свободу темницы?
Люди смотрят на меня, говорят о доброте и благоразумии. Люди хотят помочь, но как они могут это сделать – им неведомы радиосигналы, точки и тире, замысловатый пунктир синих стрел. Но лишь это может мне помочь.
Они же предлагают бесчисленное количество вариантов – но ни один не подходит, ибо им всё равно – кто я. Решили, что знают, кем я должен быть. Решили с первого взгляда и слова, решили и, не вдаваясь в подробности, начали судить и взвешивать на весах правосудия, где моё «я» потянуло слишком мало против их «должен», «необходимо» и «надо».
Но я верил им всё больше и больше. И те прекрасные видения уже не посещали меня, и забыл я, как оказался здесь. Разговаривал с ними до темноты, и они внушали мне ежедневно одно и то же. Как и тот человек, которого я встретил вчера…
– Надо подняться, – говорил он, – подняться до конца, до последнего этажа, до крыши мира. Будь с нами, и мы укажем тебе путь.
– Но зачем, зачем мне наверх? Что я увижу там? Что мне предложат? Подъём не даёт мне удовлетворения, подъём не даёт мне радости.
– Чем выше, тем дальше от зверей, – он засмеялся зло и долго. – Да, тем дальше от этих безумных свор, от этих душителей человеческого рода, палачей, мучителей, стяжателей и истязателей людей. Ты же ненавидишь их так же, как и я? – И он снова засмеялся, протяжно и хрипло, так, что глаза его закатились и внезапно я увидел… глаза зверя! Это он, он! Так искусно прятавшийся внутри них, влезший к ним в душу, покоривший их сознание, шепчущий словечки, смеясь в уголках глаз, за глазами, в бездне зрачка. Звери, звери! Они здесь, они в каждом из людей! Там, ниже, они ловили их тела и загоняли в клетку, ждали, когда дух будет сломлен. Здесь они подчинили их целиком, они влезли в человека и вели свою борьбу изнутри.
Внезапно он оскалил зубы и истошно завыл, затем схватил меня за горло и начал душить. В его глазах горели инквизиторские костры. В его глазах горел закат моих надежд на человека. Я ударил наотмашь, он покатился по полу, задыхаясь от злобы и бросая проклятья в своей просторной и светлой комнате.
А я бежал, бежал долго и упорно. Вновь и вновь, как уже не раз со мною случалось. Бежал так долго, что ноги стали гудеть и подкашиваться, колени тряслись, и каждая мышца горела раскалённой медью. Лестницы и повороты сменяли друг друга, коридоры следовали один за другим. Всё, всё обман!
Весь этот мир разом!
Наконец, не выдержав, я упал и, смертельно уставший, не успев ощутить что-либо ещё, кроме тоски и боли, кроме мелькнувшего впереди хвоста моего зверя, уснул.
И приснилось мне, что иду я по бескрайнему и золотому. И что имя ему – пустыня. Я шагаю по ней, утопая в песке, и нет ей конца. Словно она сама следует за мной. Меня начинает мучить жажда, и чудятся волны, огромные синие волны в далёком и призрачном. И все мои помыслы обращаются туда и там же исчезают. В далёком и призрачном. Но никогда там не будет жизни, внезапно понимаю я. Жизнь во мне! И я смотрю на пустыню и вижу её великой и прекрасной, и принимаю себя внутри неё, принимаю безумного, умирающего в бескрайнем и золотом.
О, жизнь, я принимаю твоё величие и вижу тебя в бесплодной пустыне. Я принимаю свои страдания и готов расстаться с ними и снова войти в радость, стать достойным тебя. Чтобы ты была во мне, как я пребываю в тебе, и храм твой во мне был бы не менее
прекрасен, чем тот, что ты подарила нам. Чем этот прекрасный, великий мир.
И вижу я, как выходит из вихря песка Эвридика. И как смотрит она на меня. Пристально и нежно. Как хочет вернуться. И падает слеза из её глаз, и на том месте пробивается ключ чистейшей ледяной воды. Эвридика…
IV
– Проснись, слышишь меня, проснись! Ты слышишь, я знаю. Вставай, в этих коридорах нельзя спать. Они – паутина пустоты. Задержишься на одном месте – и ты обречён. Все мы здесь жертвы, запутавшиеся в серебряных линиях галерей.
– Я не жертва.
– Да? Покуда ты спишь, твой зверь подходит всё ближе и ближе.
– А твой? Где твой?
– Мой… Он ушёл. Я отпустила его.
– Его нельзя отпустить!
– Можно, – девушка с глазами, полными слёз, пыталась не показать виду, – можно…
– Значит, ты настолько ему не нужна, – зло усмехнулся я.
– Нет, им нужен каждый… Уходим отсюда. С востока поднимаются стаи, говорят, что кто-то спустился на нижние этажи, что…
– Что ножи и пилы обратились против их владельцев? Звучит прекрасно, – сверкнул я с мстительным торжеством, но тут же угас. – Но… Но всё это бесполезно. Я был на ваших этажах. Я видел тех, кто считает себя свободными. Видел за их глазами огненные и налитые кровью глаза хищников. Всё бесполезно.
– И ты собираешься умереть здесь?
– Нет, я дойду до самого верха!
– Но тогда ты точно не выдержишь бремени жизни. Ты убьёшь себя.
– До сих пор не убил.
– Не надо туда идти. Ты хочешь совсем другого. Забыл? Ты забыл о дожде?
– Всё это слухи. Я жажду мести. Дождя нет.
– Есть. Но к нему ведут совсем другие дороги.
– Все дороги одни и никуда не ведут, я слишком часто себя обнадеживал.
– Ты не там искал. Многие выбирались из лабиринта. И возвращались с легендами и сказаниями о другом мире. Я знаю тех, кто пришёл оттуда. Тех, кто знает дорогу туда.
Дорогу обратно, – добавила она, потупив глаза, – обратно, потому что дом наш там, а лабиринт лишь создание наших рук, отвратительное и ужасное создание… Я знаю, почему ты здесь, ты потерял… свою душу… Но они помогут нам!
Мы создали зверей. Создали из нашей природы с помощью разума. Создали и стали их рабами. Звери – вот наше творчество! – Она гневно вспыхнула. – Вот что мы сделали
с собой, – наша болезнь и своими руками сколоченный крест!
Вдруг девушка замолчала, заметив мой долгий и пристальный взгляд. А я всё смотрел на неё и впервые почувствовал что-то вроде покоя, услышал ноту настоящей надежды. И вспомнил, что во сне мне привиделось нечто прекрасное… И похожее. Я смотрел на неё и внимал каплям дождя, барабанящим по панцирю мира. Стены лабиринта трещали и гудели, едва справляясь с натиском воды. Чьи-то сердца вновь начинали биться. Ярость уступила спокойствию, гнев сменился спокойствием. Дрожали костяные стены, ступени и перила лестниц. Дрожал каждой перегородкой безнадёжный и чёрный склеп пустоты.
Мы радовались. Она рассказала мне о многом, что я лишь подозревал или прозревал в своих снах. Но сны я помнил очень и очень редко… И те мысли, мысли, которыми я был полон в начале своего пробуждения в царстве теней, тоже забылись под гнётом постоянного страха. А она говорила… Говорила о том, о чём я не смел и мечтать. Об озёрах и реках. О морях. И затем, тихо-тихо, она произнесла самое заветное слово. Она приблизилась ко мне и вымолвила, как самую светлую тайну: «Океан!»
Мне было страшно поверить, страшно снова надеяться и идти вперёд, и я спросил: «Кто, кто всё это рассказал тебе?» Она отвела взгляд, задумалась. Затем снова взглянула
мне в глаза: «Я отведу тебя к нему. Его зовут Охотник».
V
Я не справляюсь, я падаю в объятия зверя. Кровь обагряет мои руки, и ненависть сжимает тлеющее сердце. Не я, совсем другой человек крадётся по лабиринту. В руках его острый нож, острее невиданных мною звёзд, нож, который не ранит, нож, который забирает навсегда.
Темнота прячет повороты, темнота обостряет тишину, делая её выпуклой, придавая ей осязаемые очертания. Темнота прячет острое лезвие, как лапы зверя прячут когти. Другой человек осторожно пробирается в скрещении коридоров, подворотен, костяных пастей переходов. А я, я падаю в колодец отчаяния. И сверху сходятся каменные плиты. Я сам себе и сторож, и могила…
Но тут открывается одна из зияющих чернотой дверей, и я попадаю в открывшийся проём на зеркальный, застывший водной гладью пол. Комната отражений. О ней не раз говорили, в подобных живут те, кто сошёл с ума от одиночества.
Уставившись в сотни своих отражений, я увидел, явственно увидел в своих зрачках черноту надгробий, увидел истерзанную плоть и… Душа моя, где ты? И вспомнилось всё, все сны и то, как я оказался в своей темнице. О, Эвридика, прости меня, прости! Я верну тебя! Слышишь? Я верну тебя!
И позади меня зверь, мой зверь, увидев себя, завыл и заметался, налетая на зеркала, разбивая их и истекая кровью. Затем он истошно завизжал и вынырнул из зеркального океана в сумрачные коридоры.
Я же, глядя в зеркала, начал вспоминать. О девушке со сказочными мечтами, об Охотнике. О снах, в которых были леса, брошенные горстью изумруда на гранитные скалы, поросшую изумрудом землю и то, чему даже названия я не знал. Или забыл? Я присел на застывший гладью озера пол и закрыл глаза…
И увидел светлые разноцветные дома, увидел себя, стоящего посреди поляны, ждущего встречи.
Увидел, как вдалеке показался Охотник. Я чувствовал его взгляд на себе, с восторгом вдыхал открывшееся небо. Небо! Сколько в нём всего… Беспредельное и синее, оно посылает мне дождь. А Охотник, махнув рукой, манит меня за собой. И, ступая по мягкой прохладной траве, я отправляюсь в путь…
О небо, прости мне мои ошибки, прости мою боль и сомнения, прости мне этот лабиринт и дай силы покинуть его.
О небо, я жду тебя. Жду, как самый терпеливый паломник в мире.
Жду и иду к тебе навстречу…
VI
Этот мир наполнен призраками, этот мир полон теней. Я жажду выйти, не потеряв самого главного – своей души. Вот уже пройдено много комнат и этажей, пока я ищу Охотника. Позади тысячи коридоров, а я тщетно пытаюсь встретить ту девушку. Звери рыщут по следу, но не могут меня поймать. Я более не обернусь на их свору, я буду идти вперёд в надежде на встречу. Иногда мне казалось, что за мной ступает легкокрылая, невесомая Эвридика.
И я продолжал искать, спрашивал каждого, вопрошал дождь, ночами пробивающийся в наши темницы. Но безответны были мои мольбы. Тогда стали приходить Они – и недовоплощённые, и призрачные, и отточенные до логического конца, выросшие из слов Герои. Когда-то мне говорили об одном Писателе – он был первым, кто решил освободиться и вывести людей наружу. Но жизнь его была коротка. Звери и люди осудили его. На его место встали новые пророки, но участь каждого была подобна предшествующим. А герои – они оставались жить. Жить и петь свои песни о фантастическом мире вне лабиринта. Петь о дожде и море. О многом, что может показаться нам новым цветом или новой нотой. Как то, что почти невозможно представить. Почти…
Последний Писатель не выходил к людям с речами, он был сломлен на корню, когда только начинал бормотать первые стихи. Позже он сказал, что ему всё равно, где умереть. Всюду хватает персонажей, всюду хватает боли и страдания. И всюду кто-нибудь находит радость, и витает призрак счастья на наших жизненных путях.
Казалось, ему было неважно, выберется он из лабиринта или нет. Но почему же тогда его герои плачут и стенают у закрытых дверей? Почему предвещают от его имени, что придёт некий Охотник, и стрелы его укажут путь наружу?! Герои находят таинственные двери и разбивают руки в кровь, ударяя по ним что есть силы. Но никто не откроет двери тюрьмы снаружи. И о том, как придёт Охотник, герои не знают.
Писатель не задерживался в комнатах, он жаждал увидеть больше и дойти до самого верха. Говорят, что ему удалось это, и с тех пор он сошёл с ума. Герои взяли по капле его жизнь и, воплотившись в образы, им принадлежащие, разошлись по лабиринту. Они рассказали, что там, наверху, он увидел самое страшное создание этого мира. Он увидел самого страшного зверя. И зверь этот был князем лабиринта. Зверь был его хозяином. Он предложил Писателю всю имеющуюся власть, но тот ответил, что зверь – самый жалкий пленник лабиринта. И самый главный. Что он царь тюрьмы, своей тюрьмы, камеры в несколько шагов, – следовательно, всего лишь жалкий преступник.
Зверь не простил Писателя, и его не стало. Но остались герои. Они не живут в комнатах, они постоянно дежурят, стараясь указать путь каждому страждущему. Герои ждут Охотника. Они говорят, что он раз и навсегда освободит их всех. Что он уничтожит лабиринт…
Они говорят о нём, но никогда его не видели. И всё, что есть у них, это одна сказка, одна детская сказка про Охотника, Лиса и Горы.
Тогда мне показалось всё смешным и нелепым. Я ждал спасителя, я ждал исцеления, а получил лишь глупую сказку. Но я расскажу её здесь, потому что ещё не знаю, куда она приведёт меня… И вас…
«…Только бы успеть, пока снова не пошёл снег. Только бы успеть».
Солнце, едва пробивающееся сквозь переплетение безлистых чёрных крон, казалось далёким маяком. Охотник, утопающий в снегу, – унесённой ветром рыбацкой лодкой. Лес становился плотнее, деревья надвигались, норовили полоснуть иссиня-чёрными ветвями, деревья мешали пройти, загораживая собой путь. А следы, рассыпанные то там, то тут, неожиданно оборвались. Следы медно-рыжего Лиса, ускользнувшего от Охотника в который раз.
Тут ветви начали клониться к земле, небо стало словно ниже или придвинуло к себе лес, и отовсюду, танцуя и кружась, начал падать снег. Он что-то говорил, перешёптывался, он был белый, ослепительно белый, отчего деревья становились ослепительно чёрными, неправдоподобной вороновой черноты. (Ворон усмехнулся, прячась в безмолвных, застывших кронах и неодобрительно поглядывая на снег).
Но было одно дерево, самое большое и сильное, не поражающее своей чернотой. Вечнозелёное, оно одно отвечало снегу. Полушутливо и ласково.
«Мне нужны слова, – подумал Охотник. – Самые верные слова». Он забыл о следах, забыл о Лисе. Обо всём, кроме снега. Зачарованный, в недоумении он прислонился спиной к тёплой и шершавой коре Вечнозелёного дерева. Он вдруг почувствовал, как по бесчисленным каналам, по зелёным венам и мускатным артериям под тугой древесиной непрерывно бежит жизнь, ни на секунду не останавливаясь. И вместе с ней растёт дерево, выше и выше, растёт во все стороны света. И только импульс жизни готов коснуться последнего листика кроны, как появляются новые и новые. Словно вечно разливающаяся река, по которой скользит парусник. Всюду, куда направляется импульс жизни, открываются новые дороги. И маленькая точка расширяется, и границы дозволенного мира исчезают в бесконечности…
Охотник был поражён, ему вдруг показалось, что именно эту жизнь он всегда искал. Именно это биение, этот животворящий пульс, разгоняющий кровь, позволяющий почувствовать, ощутить целостный и прекрасный мир. Не надо стрелять и разделывать. Не надо узаконивать и подчинять. Не надо…
Позади Охотника раздался невнятный шорох, он обернулся и привычным движением вскинул ружьё.
Лис, живший в норе под деревом, оторопел и в испуге застыл на месте. Но Охотник ещё не оправился от собственного потрясения, и взведённое ружьё хранило молчание.
Он смотрел на Лиса, на его карие глаза, рыжую шерсть, на его вздёрнутые уши и видел в нём саму жизнь. Видел в нём ту силу и страсть, страсть к существованию, наполненному всевозможными запахами и звуками леса. То, от чего он всегда отгораживался, то, что требовало в нём разрешения и подлежало объяснению. Лис был неизвестным в его уравнении. Он мог броситься на Охотника, мог попытаться снова сбежать. Лис жил по- настоящему, он был не гостем. Не болезнью и наказанием леса, не его управой и не упрямым вором, забирающим первобытную истину. Лис был законом леса, его естеством. Абсолютной природой. Абсолютным чувством.
Охотник опустил ружьё. Лис не трогался с места. Он смотрел во все свои глаза, смотрел с жадностью. Снег для него был не просто белым, совсем нет. Он видел, как, падая вместе со сломанными лучами далёкого, занавешенного снежной сетью солнца, снег становился голубоватым, с жилкой бирюзы или аквамарина, как вдруг в нём начинали гореть отблески меди. А там, в ветвях, где рассерженный Ворон презрительно на него косился, он становился серебряным и словно плыл оплавленной свечой по воздуху.
Лис слышал музыку леса, его запахи. Он был его ребёнком. Живущий под Вечнозелёным деревом, он слился с ним в единое целое. Но и в грустных человеческих глазах он видел нечто притягательное. Он чувствовал в них силу, но не его, лисью, а совсем другого свойства. Он не понимал до конца, но явственно ощущал во взгляде Охотника нечто иное. Лис видел в Охотнике осмысление леса, осмысление его природы, словно Творец отправил его наблюдателем леса, его учёным и художником. То, что было доступно ему, было закрыто для Лиса, и наоборот. Быть может, сломленный этим противоречием, уставший от своих бесплодных размышлений и не имеющий этой жизненной силы Лиса, Охотник решил подчинить его. Поймать, заключить в клетку, неизменно ломающуюся под напором природы. Призванный направлять и создавать, Охотник был лишён чего-то очень важного или же сам отгородил себя от этого элемента. Но он хотел его, иначе откуда и в его глазах вспыхивает знакомый Лису огонь, разгорается знакомая Лису жажда: жизни, жизни, больше жизни! И как его мысль, скользя по нахмуренному лбу, спешит утихомирить, упорядочить эту жажду, нацепить наручники и поставить клеймо, раз и навсегда подтвердив своё превосходство. Превосходство разума над его Лисьей природой.
Они продолжали, застыв, смотреть друг на друга. И Охотник почувствовал, как давно он был лишён чего-то очень значимого. Это была совсем не Лисья сила или его разум. И то и другое было либо в нём, либо рядом с ним. Он лишь делал выбор – сегодня боролся с природой, завтра её приручал. В будущем она, быть может, совершенно обворожит его, и он будет подобен волку в зелёной чаще. Но сегодняшнее откровение дало ему почувствовать не только чудо природы. Охотник увидел в слиянии себя и леса Замысел. Он увидел гармонию и красоту, ещё не нарушенную его ограниченным разумом или игрой Лиса. И ему захотелось взглянуть на небо. Там, в вечернем небе пылал тонким серебряным серпом тихий месяц, и издалека летел свет звёзд, словно застывшие капли сверкающего дождя на стеклянной крыше мира. Замысел. Он присутствовал во всём и всегда. Он был непреложным законом красоты. Есть кисти, как инструмент создателя, есть краски, как материя и природа, но что есть тот закон, по которому можно творить прекрасное и вечное? Чего Охотник был лишён, от чего отвернулся, борясь с Лисом, скитаясь в одиночестве по лесу? Духа! Вечного закона мира, закона красоты и гармонии. И что есть от него в нас, маленьких людях, уставших от тягот жизни, от страданий и несовершенств? Что потеряли мы, когда отвернулись от Духа?
Душу.
Охотник вздрогнул, словно почувствовав её крик, крик о помощи. Словно она была спрятана там, в нём. Заключена в темнице, которую создали состязающиеся в силе природа и разум Охотника. Его душа… И тогда он спустился на самое дно, в самую тьму человека, тьму его горестей и страданий, к мраку его уныния. Он спустился в царство теней, за своей Эвридикой…»
Далее текст обрывался, и оставалось лишь нацарапанное карандашом стихотворение. Многое в нём было уже почти стёртым, но я попытался восстановить его. Привожу здесь же…
Мой сын гуляет по саду.
Мой отец собирает цветы,
Превращая их в слово,
В стихи гиацинтов, фиалок, камелий…
Мой отец, он прекрасный садовник,
Но как трудно его разглядеть
Под сенью вишнёвых созвездий.
Мой сын ходит босым по дорожкам
В своём восклицании жизни,
Не замечая листов, ниспадающих плавно,
Не замечая цветов под своими ногами.
Дух мой безмолвствует,
Дух мой парит над садом…
Видит мельчайшее, всё прозревает,
Во всём ловит самую суть.
Дух мой безмолвен.
Он смотрит, как сад в круговерти
Зелёным был, красным и жёлтым.
Как умирал или вновь разрастался и цвёл…
Отец посылает мне знаки
Дождём или градом.
Сын мой плодов яркий сок
Разливает по кубкам.
Алою кровью роняет
На травы подлунные.
Сын мой оборван, он спит,
Прислонившись к растущему,
Тонущему в листве молодому тополю.
Дух мой безмолвен, но видит и слышит.
Отец мой читает розам и тёмным оливам
С чернеющим плодом.
Читает, как мысли свои, всё,
Что видит в огромном небе,
Когда исчезает солнце за кромкой деревьев.
Сын мой срывает цветы и сплетает в венок.
Сын мой всё так же гуляет по саду.
Дух мой безмолвен.
Моё желание увидеть Охотника разгорается сильнее. И путь продолжается…
VII
Я не мог их найти. Даже Герои – и те растворились в небытие лабиринта.
Я поднимался выше и выше, но пусто было в комнатах. Мне стало страшно. Как мне выбраться отсюда без помощи Охотника? Как я спасу Эвридику, если не знаю дороги в мир живых?
Лестница за лестницей, а кругом – ни души. Но я продолжал подъём, пока ступени не закончились перед огромной дверью. Потянув массивные ручки, шагнул и тут же ослеп от яркого, бьющего в глаза света.
Привыкнув, я разглядел очертания огромного, роскошного зала, в центре которого стоял стол, сплошь заваленный бумагами. А за столом, во главе его, сидел…
– Ну, здравствуйте, Князь, уж очень долго я вас ждал, очень долго, – протянул облачённый в сверкающие одежды… огромный взъерошенный Зверь.
– …
– Ну, не молчите, не молчите, Князь. Не узнаёте меня?
– …
– Вы уже знакомы с творениями Писателя? Ах, если бы он знал, кто вы на самом деле, Князь…
– Что вы имеете в виду? Я наконец смог говорить, хотя с трудом ворочал языком, да и вид Зверя не располагал к общению. Он располагал к бегству или немедленной смерти − только не смотреть в эти глаза, в эти кубки, наполненные кровью и обожженные адским огнём.
– Ну что вы, какой же там огонь, всё это слишком банально. Адский огонь, ангельское терпение. Вот то, что скрывают ваши глаза, это совсем другое. Впрочем, сегодня всё закончится, и вы, наконец, обретёте себя настоящего. Вы так искали себя, своё предназначение и судьбу. Так искали и так боялись её, что отгородились от всего мира. Так мечтали о красоте, но со временем забыли о ней, развлекаясь с тем, что у вас осталось. И построили лабиринт, чтобы уже не мучиться, да, да, да! Чтобы спрятать туда свою душу и больше никогда не страдать. Это вы главный каменщик и главный инквизитор. Вот ваш главный труд. Человек, чьи звери снаружи, а страхи внутри, воплотивший в себе целый мир своих худших ожиданий, в смешении с претензиями на лучшую жизнь, высшую миссию. Даже ваши мечты о спасителе поросли честолюбием, а любовь ваша, ввиду присущего вам страха, исчезла в бесчисленных коридорах тьмы. Вы сами заковали её в цепи, обрекли на погибель и мученичество. Испугались, как боитесь всего, а потом, проснувшись и схватившись за голову, стенаете: «Где же Охотник, где же прекрасная незнакомка?!» Но самое главное, вы создали меня – исчадие зла, кровопийцу. Назвали Князем лабиринта, которого сокрушит метко пущенной стрелой Охотник. Но Князь – это вы. А я лишь ваша воля, ваше зло, следующее за вашими добрыми желаниями. Ваше возмездие всем, кто обидел Князя. Да, бледнейте и падайте в обморок, рвите волосы, но знайте – вы единственный создатель лабиринта. Но я, ваше главное детище, выросшее из ваших идей, из ваших противоречий, – я перерос вас. И теперь пришло моё время получить корону из рук Князя. Получить его права раз и навсегда. И вернувшись в мир, от которого вы так ловко отгородились, вернувшись в мир, где леса и реки, начать действовать по-настоящему. Вот тогда действительно будет интересно, не сравнить с вашим лабиринтом! Ну как, Князь, снимаете ли вы свои полномочия? Вы отвернулись от Духа, в чём сейчас, быть может, обвиняете меня. Я лишь занял место вашей души. И приведу к абсолютно противоположному, так что уже никто и никогда не обратит взгляд к небу. Забавно, но даже сейчас вы не осознаёте, кто вы на самом деле и как посмели спуститься в собственный ад и попытаться спасти бессильную Эвридику. Вы всего лишь её тень, но и она сама – слабейшее создание. Значит, и Дух слаб. Что есть ваша вечно страдающая душа? Это слишком тонкая материя для нашего мира. А вот я ему подхожу!
И Зверь начал смеяться долго и с наслаждением. Он смеялся, пока смех его не достиг потолка залы, и не начали лопаться гипсовые барельефы на сводах.
А я стоял, стоял и умирал под весом его слов, ибо всё было правдой. Правдой, открывшейся мне и оборвавшей сей странный сон, который я сам же на себя навлёк. Правдой, начертанной целиком и полностью моей рукой. И не за что было ухватиться, чтобы спастись от окончательного падения в бездны… Разве что…
– Дождь? Вы сказали дождь, Князь? Это воистину восхитительно! А не будет ли вам известно, что такое ваш дождь? Это ваш страх, извечный страх непознанного и, тем не менее, привлекательного. Страх грандиозного, невместимого сознанием Океана. Пугающего и вдохновляющего. Но вы нашли выход. Заковав себя в цепи, став владыкой и пленником лабиринта, оставили маленький и не внушающий ужаса дождь, бьющий по крыше. Как некую лёгкую и расслабляющую музыку, успокаивающую слух в перерывах между кровавыми бойнями…
Но я уже не слушал его. Дождь. Я, наконец, распознал его сигнал, я нашел ключ. И теперь слышал слова, настоящие слова, знакомые и понятные каждому. И внимал им…
«Не оборачивайся, иначе никогда не покинешь лабиринт. Не оборачивайся, каждый твой взгляд попадает в сети зверей, и ты видишь то, что тебе показывают. Но мир, он совершенно другой. Он необозримее, он стройнее и выше. Люди, позабывшие о красоте, позабывшие о Духе, не могут жить в нём, потому что в мире солнца всё должно быть прекрасным. Рано или поздно… Тот же, кто потерял ориентир духа, раздираемый противоречиями природы и разума, потерял и свою душу. Вверг её в царство теней и сам стал лишь тенью. Тенью своей Эвридики.
Это ты, Охотник, спустившийся спасти свою душу. Ты, вновь ощутивший её дыхание, её зов, когда она сама является дыханием Духа… В тебе есть силы спастись. И спасение твоё в Эвридике. Ступай к звёздам, я помогу тебе…»
Я молился. Внезапное откровение пронзило меня… Пронзило душу, закованную в цепи царства теней. Молился всеми силами тому великому Океану, Духу, который так желал познать и от которого отвернулся, испугавшись высоты волн, как отвернулся затем от всего мира, испугавшись природы, испугавшись людей, причинивших моей душе боль. И, не желая жить, отправил душу в царство теней, в лабиринт, созданный бездушно и бездуховно. Исказились моя природа и разум, и дух был невидим для меня. И я, лишь бесплотная тень Эвридики, остался ни с чем. Но я любил тебя, Океан, любил. И я – твоя часть, стремящаяся к тебе по синему руслу реки! О, Океан, спаси меня, я призываю тебя!
И неизмеримые взглядом синие волны обрушились на стены Лабиринта. И затрещал он, и изогнулся под тоннами изумруда и аквамарина. И взревел Зверь, обративший свой взгляд к рушащемуся своду. И рухнули стены со стоном и плачем ветра…
Я открыл глаза и увидел перед собой застывшего в испуге, взъерошенного медно-рыжего Лиса. Увидев в руках своих взведённое ружьё, почувствовал страх в его карих и таких родных глазах. Я не буду стрелять, Лис, ей-богу, я не буду стрелять, мой друг…
Эпилог или самое начало
– Что будет там, впереди?
Лис приподнял с травы медно-рыжую голову, покрутил хвостом и повторил, не спуская с неба тоскливого взгляда:
– Что там, впереди?
Охотник ответил не сразу, мысленно он уже давно был там, и теперь ему приходилось словно спускаться по огромной лестнице. Огромными прыжками он преодолел разделяющее их расстояние и все с тем же задумчивым и немного отрешённым видом сказал:
– Узнаем.
Только и всего.
– Ты думаешь, мы дойдём?
– Узнаем…
– А стоит ли вообще идти?
– Узнаем…
– Ничего мы не узнаем! Пропадём! Раз и навсегда пропадём!
Лис фыркнул и обиженно покосился на охотника.
– Не бойся, Лис. Мы уже пропадали, и не раз. Но я снова и снова, где бы ни оказался,
находил твои следы. На снегу ли, на лентах дорог, осевших в лесах. А потом и тебя.
– Вот и не уходи из леса.
– А ты знаешь, где его конец? Где та граница, которую ты мне запрещаешь переходить? Однажды я уже остановился в пути, потеряв ориентир и компас. И вместе с тем потерял самое дорогое, что есть у человека… Душу… Так где та граница? Её нет, есть лишь вечный путь, путь к звёздам, к небу и красоте…
– Мне всё равно, что это. Но оно не для нас. Есть ли там деревья, по ту сторону леса? Есть ли они в тех далёких горах? А цветы? А трава, подступающая к корням, цепляющимся за лапы, ветви, норовящие схватить за загривок? Кроличьи норы… А дождь? Там есть дождь? А туман, в котором по утрам утопают листья папоротника? А запахи? Какие они там? Какой запах у гор? У звёзд, которых они должны касаться вершиной?
– Узнаем…
– Пропадём… Не уходи.
– Где-то на нашем пути нам встретится девушка, однажды я уже говорил с ней… Она ждёт, она верит в меня. Знает, что теперь, свободный от собственных цепей, я найду силы идти. Пойми, это моё восхождение, мой путь… И ты не можешь здесь оставаться, иначе когда-нибудь ты забудешь о пройденном уроке, и твоя душа уйдёт в царство теней…
– А что станет с лесом?
– Увидим. Мы же вернёмся. Когда-нибудь. Вернёмся и проверим. И дождь, и деревья с говорящими кронами, и туманы в листьях папоротника. Всё возвращается. Хотя, может быть, я и ошибаюсь. Так долго живу здесь, что уже и представить не могу другого неба и вообще чего-нибудь другого…
– Наверное, горы пахнут яблоками. Осенними яблоками.
Лис потянулся, вильнул хвостом, прищурился… и снова уставился в небо.
– Узнаем, всё узнаем…
Охотник снова начал что-то подсчитывать, затем прошептал какое-то слово, беспокойно оглянулся… Деревья молчали. И было в этом молчании что-то важное. Что-то очень значительное.
Чувствовал это Охотник, лежащий на жёлтых, зелёных и красных травах. Чувствовал
это Лис, медно-рыжими ушами прислушиваясь к шёпоту Охотника. Пора, пора идти.
Что там, впереди? Какое небо? И чем же всё-таки пахнут звёзды, касающиеся снежных вершин? И что есть Дух? Вечно-прекрасная мечта, путь восхождения или великий Мастер красоты и гармонии? Так много может узнать тот, кто имеет душу, живую и любящую. И даже страдая и мучаясь, впредь мы не позволим себе отвернуться от неё и стать лишь тенью. Тенью прекрасной Эвридики. Нет, она всегда будет с нами… Но вопросы остаются, а значит, надо идти… что там впереди?
– Узнаем, – уверенно сказал Охотник.
– Узнаем, – повторил засыпающий над пропастью неба Лис.
