Австралия
Сидней

Чаш…

Когда от любви не останется ни глотка –
Ты выронишь чашу, потерей не опечален.
Но пол обратится в отсутствие потолка,
И чашу спасённую небо наполнит чаем.

Обычное дело: чаёк, разговор пустой,
Твой взгляд на часы, всех времён золотых дороже…
– Устал. Извини. Да и не о чем нам…
– Постой!..
Но ты не услышишь, родной и чужой до дрожи.

Осядут слова на спасительной чаши дно…
(Не взбалтывать горечь – привычка едва ль плохая).
И мы помолчим: ты – во сне, я – дымя в окно,
Как будто и душу прогорклую выдыхая.

А утром увидится ясно, что потолок –
На месте, и небо имеет свои лимиты.
И всё как обычно: из чаши любви – глоток
Вчерашнего чая… чтоб чашка была помыта.

Аркан

Может, люди не те… Может, сам ты не тот…
Но усталость твоя – не железный аркан ли,
Что ни вольно ступать по земле не даёт,
Ни за Божьи Врата ухватиться руками?

Ты как будто завис – и бесчувствен, и нем –
Между верой в любовь и неверьем в неё же,
Наблюдая всего лишь за небом и тем,
Как в тебе это небо сгнивает под кожей.

И ничто не спасает тебя от тебя,
Чья усталость-аркан – ни слабее, ни туже.
Кто живёт и любя, и любовью губя,
Тот и мёртвым любви утомлённой не нужен…

* * *

…И вдруг всему становишься чужим,
Как будто жил доселе понарошку…

Косятся недоверчиво чижи,
Ещё вчера клевавшие с ладошки;

Дворовый кот испуганно шипит,
Как будто привидением поглажен;
На клумбе выбираются шипы
Из розово-зелёных камуфляжей;
А ветер – потрясает пиджаком,
Как будто только тень в него одета!..
И ты идёшь продрогшим чужаком –
На встречу с ней… чужой по всем приметам.

Они не лгут: скамья пуста, в пыли;
Не плача о судьбе своей тряпичной,
Игрушка-пёс валяется вдали;
И близко небо…
ближе, чем обычно…

Не женщиной

Не женщиной, но светом лучезарным
Скитаюсь. Отдаюсь.
Бери меня! На площади базарной!
Я грязи не боюсь.

Распластывай наивное свеченье
Циничностью нужды!
А после – ни презрения, ни мщенья,
Ни ярости не жди.

Измазанная смехом неустанным,
Уйду – его ценя:
По строчкам разложу и по карманам…
Лучами из меня

Он выпадет на чью-нибудь дорогу,
Чтоб кто-то был согрет.
А ты вздохнёшь: мол, потерял не много –
Не женщину,
А свет.

Ольха

Боже, зачем я казаться должна плохой?
Колки слова и насквозь прожигает взгляд…
Знаешь, внутри – ощущаю себя ольхой:
Нет ни иглы, и не дерзок ветвей наряд.

Ветер играет со мною в свою игру,
И не всегда безопасен его аллюр:
Нежные листья срывает, жесток и груб…
Но всё равно сумасшедше его люблю.

Если же ветер, забывший меня, далёк –
Я не свиваю из веток секущий жгут
И не шепчу ни полслова ему в упрёк…
Только слезами серёжки висят и ждут.

Боже, прости мне, но лучше пускай умру,
Чем утаю, что милее мне жизнь ольхи:
Просто качаться безропотно на ветру,
Что семенами разносит мои стихи…

Скажи, поэт…

Скажи, поэт: среди людей
Зачем ты ищешь пониманье
И измышляешь оправданье
Непостижимости своей?

Зачем ты жаждешь их похвал
И малозначащих восторгов,
И призываешь музу к торгу,
Дабы глагол бесплатным стал?

Зачем тебе мирской уют,
Что приучает сердце к лени
И ставит вечность на колени
Пред скоротечностью минут?

И почему бежишь, поэт,
Из одиночества в веселье,
Что ты пустым считал доселе
Для разносящих божий свет?

О как, поэт, знакомы мне
Твои сомненья и измены!
И я искал людские стены
В их соблазнительной стране!

И я сидел у их огня,
Внимая их речам нелепым!
И я ступал в объятья слепо,
Любовь – их кладью бременя!

И я всходил на пьедестал,
Земным признателен опекам!
И я хотел быть человеком…
Но им я
никогда не стал.

Добавить комментарий

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.